Имя Бориса Николаевича фон Эдинга
известно ныне немногим. Оно отсутствует в энциклопедических изданиях, а скупые
сведения о нём разбросаны в малодоступных источниках, в которых встречается и
ошибочная информация.
Эдинг был историком русского искусства, музейным
работником, педагогом, коллекционером документов и произведений родной старины.
Скромный энтузиаст, талантливый и трудолюбивый, влюблённый в зодчество,
живопись и прикладное искусство Древней Руси, он посвятил изучению и сохранению
их своё творчество, которое развивалось в трагические для страны годы, и не
успел в полной мере раскрыть дарование, отпущенное ему природой.
Мне давно хотелось больше узнать
об Эдинге уже потому, что, благодаря
общению с ним, выбрал свою профессию, историю русской архитектуры, другой
талантливый исследователь, так же, как и его кумир, рано ушедший из жизни,
Владимир Васильевич Згура (1903 – 1927) –
инициатор создания Общества изучения русской усадьбы (1922 – 1930) и
первый его председатель. Знакомство с публикациями Эдинга и с обнаруженными
отзывами современников о нём и его творчестве, позволили мне написать об этом
незаслуженно забытом подвижнике русского искусства и культуры.
Он родился 4 апреля 1889 года в
древнем Ростове Великом Ярославской губернии. Его отец, Николай Дмитриевич, из
семьи прибалтийских баронов, посвятил себя военной службе, был офицером; мать,
Александра Ивановна (урождённая Мальгина), коренная жительница Ростова
Великого. Старший брат, Дмитрий Николаевич (1887 – 1946), археолог, окончил
Московский археологический институт (1907 – 1922) в 1910 году и Московский
университет в 1913-м. В связи с переменой места службы отца, семья переезжала и
оказалась в Воронеже, где Борис Эдинг учился в гимназии.
Во время летних каникул он любил
гостить у бабушки в Ростове Великом. Там в 1903 году с ним случайно познакомился известный
художник В.В. Переплётчиков (1863 – 1918), который приезжал в город на этюды.
Возвратившись в Москву, живописец рассказал об этом знакомстве И.Э Грабарю,
сообщив, что юноша поразил его «своими знаниями по археологии, интересом к
искусству и осведомлённостью о всех новейших художественных течениях. Он не расставался
с последними номерами “Мира искусства” и “Художественных сокровищ России”, в
которых знал наизусть каждую страницу, бывал на всех московских выставках, знал
все музеи. Всё это было действительно необычно, – отметил Грабарь, – особенно на фоне тусклой захолустной жизни
небольшого городка». В 1908 году Эдинг окончил воронежскую гимназию и поступил
на историко-филологический факультет Московского университета. В студенческие
годы он обращался за советами к Грабарю, который впоследствии вспоминал: «В этом
действительно незаурядном застенчивом
юноше мне почуялось так много подлинного дарования, столь ненасытная
жажда знания и столь искренняя страсть к искусству, особенно древнерусскому,
что было грешно не придти ему на помощь в его исканиях, далёких от банальности».
По окончании учёбы в 1912 году
Эдинг, возможно, был оставлен для подготовки к научной деятельности при
университете. Однако утверждение о том,
что он в 1919 году получил в университете
звание профессора при кафедре теории и истории искусства, не соответствует
действительности. С 20 сентября 1912 по 1916 год молодой специалист –
вольнотрудящийся при Отделении изящных искусств Румянцевского музея или, по
словам Грабаря, – помощник хранителя этого музея (хранителем был П.П. Муратов,
1881 – 1950). Эта информация содержится в письме Игоря Эммануиловича от 29 декабря 1912 года к
художнику П.И. Нерадовскому (1875 – 1962), в котором он приглашает известного
портретиста в гости в подмосковную усадьбу Дугино встретить Новый год и
сообщает, что будет у него Эдинг – «юноша, блондин, розовые щёчки, почти только
пушок или самые махонькие усёночки на губке, высокий, худой», но «автор трёх
монографий русских городов, имеющих выйти (под моей общей редакцией и в издании
Кнебеля) в течение лета, – Ростов – Углич, Ярославль – Романов-Борисоглебск
(ныне Тутаев. – Г.З.) и Кострома. У меня Вы увидите огромный материал, снятый
им в течение минувшего лета, когда он ездил с моим фотографом и привёз
множество фотографий фресок, икон и т. д.».
Эдинг постоянно расширял и
углублял свои знания. Чтобы лучше понять, осмыслить творчество мастеров
прошлого, он занялся рисованием, живописью, поступил на архитектурное отделение
Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Ему были присущи критическое
отношение к используемой литературе, глубокий исторический и тонкий
художественный анализ исследуемых произведений. Одним из первых в России Эдинг
применил прогрессивный в его время метод формального стилистического анализа,
разработанный и развитый западноевропейскими учёными во второй половине
XIX века, для исследования памятников
русской архитектуры XVII века.
Однако, по воспоминаниям Грабаря,
«в некоторых кругах, главным образом в Петербурге, его считали не достаточно
“специалистом”, слишком “любителем”,
почему относились к нему с нескрываемым пренебрежением. Но, Боже мой, во
сколько раз ценнее и нужнее России чистое сердцем любительство Эдинга, его
радующая и заражающая влюблённость в древнерусское художество, нежели
чиновно-чванное раскладывание научного пасьянса, практикуемое слишком большими
“специалистами”».
Подтверждением вывода, сделанного
Грабарём, стало событие, произошедшее в 1914 году в Петербурге. Лицо,
пожелавшее остаться неизвестным, пожертвовало 3 тысячи рублей Обществу защиты и
сохранения в России памятников искусства и старины (1909 – 1917) на проведение
исследования, связанного с регистрацией не описанных к тому времени памятников
русского Севера. Единственное условие, которое было выдвинуто жертвователем, –
поручить эту работу Эдингу. Ему предстояло обследовать в 1915 году древние
памятники Кириллова, Белозёрска, Вологды, Великого Устюга, Сольвычегодска,
Тотьмы, Архангельска, Кеми, Соловецкого и других северных монастырей. В марте
1916 года в печати появилась информация о том, что Эдинг отчитался о выполненной
работе перед Обществом – сделал «доклад о памятниках старины русского Севера,
преимущественно Архангельской и Вологодской губерний, иллюстрированный большим
количеством фотографий». Результаты этого исследования Общество предполагало
«опубликовать в особом издании», к сожалению, не осуществлённом.
Как видим, Эдинг не был
«кабинетным» учёным. Каждое лето с 1914 года он
совершал поездки по северным губерниям России, где не только изучал
памятники древней русской архитектуры, живописи, прикладного искусства, но и
приобретал предметы старины для музеев по их заявкам. Эдинг «извлекал
драгоценные в смысле художественности письма, иконы с чердаков и из подвалов
церквей, воевал с настоятелями монастырей, указывал на громадную ценность
памятников, прося охранять их как можно лучше и не подвергать никаким
переделкам и искажениям». А в Москве он жил на Садовом кольце – улица
Земляной Вал, дом № 615.
Совершенно не известной до
настоящего времени оставалась преподавательская деятельность учёного в Городском
народном университете имени А.Л. Шанавского (1908 – 1920), где с 1915 года он читал курс истории русского искусства. В неопубликованных дневниках Згуры,
хранящихся с 1983 года у историка А.В. Маштафарова, которые он доверил мне
разобрать и привести в порядок, я обнаружил информацию, дающую некоторое
представление о том, как преподавал Эдинг: «Был в Университете Шанявского, –
записал Згура 6 октября 1917 года. – Теперь каждую пятницу я буду ходить туда
слушать лекции фон Эдинга по русскому искусству. После двух часов лекций были
два часа практических занятий: читали доклады – описания церквей. Читался и мой
доклад о Знаменской церкви. Фон Эдинг сказал, что детали обработаны хорошо, но
бледно охарактеризована общая сторона. Мне лекции нравятся. Нравится подход Эдинга к пониманию
искусства».
Очень интересовали учёного
история и художественные памятники Ростова Великого и Ростовского уезда.
Изучение их Эдинг считал главной задачей своей жизни. Для достижения «этой цели
он не жалел ни трудов, ни средств и все свои скромные сбережения тратил на
покупку материалов»16, собирал документы по истории края, рукописи местных
краеведов, книги, предметы старины для Ростовского музея древностей. В 1917
году Эдинга избрали членом-сотрудником этого музея. Тогда же под его
руководством происходила перестройка экспозиции музея: «произведена новая
расстановка икон и систематизация других предметов древности: гравюр, резьбы по
дереву, посуды и прочего». В этом хранилище произведений искусства, которое
ныне называется Государственный музей-заповедник «Ростовский Кремль», с 1924
года находятся собранные Эдингом
рукописные документы XVII – XVIII веков, в том числе большая коллекция
столбцов.
В марте 1918 года Борис
Николаевич женился. Его избранницей стала известная в то время
художница-авангардистка Любовь Сергеевна Попова (1889 – 1924). В ноябре того же
года родился их сын. Жизнь семьи завершилась трагически: весной 1924 года
скончался от скарлатины сын, а вскоре умерла Попова.
Эдинг успел опубликовать очень мало
своих работ. Мне удалось обнаружить всего четыре его публикации в лучших
журналах того времени, освещавших вопросы искусства. В ежемесячнике «Старые
годы» (1907 – 1916) – заметка «Екатерининский дворец в Воронеже» (1912. Апрель.
С. 57), в которой автор призывает «местные силы» защитить эту бесконечно
прекрасную постройку, гибнущую «в совершенной неизвестности». В отделе
«Хроника» этого журнала опубликована и его небольшая статья «Образ “Фомино
испытание” в Румянцевском музее» (1916. Апрель – июнь. С. 125–128). В ней речь
о названной иконе, которая поступила в картинное отделение музея осенью 1914
года. Эдинг считал временем её написания начало XVI века. Он подробно описывает
икону, разбирает её композицию. Учёный привёз это произведение древнерусской живописи
из летней экспедиции 1914 года и фактически спас его от гибели. В заключение
статьи Эдинг обращает внимание на проблемы, актуальные и в настоящее время:
«Судьба этого замечательного памятника русского искусства вновь ставит перед
русским обществом вопросы охранения национальных сокровищ. Строго говоря,
расхищение памятников старины, хотя бы в пользу столичных музеев, было бы
совершенно недопустимым, если бы эти памятники не были уже давно обречены к
гибели в своих местах … Дальнейшее существование памятников искусства и старины
должно быть обеспечено подходящими местными условиями и постоянным контролем,
честным, энергичным и осведомлённым. Первое место в этом грандиозном деле
принадлежит областным организациям и провинциальным музеям. Вызвать их к живой
культурной деятельности – вот задача и долг просвещённых центров» (С. 127–128).
Главной задачей журнала «София»
(1914, вышло всего 6 номеров), который издавался под редакцией П.П. Муратова,
являлось пробуждение интереса читателей к древнерусскому искусству. Поэтому
естественным было приглашение Эдинга к сотрудничеству в этом журнале (Муратов
знал его творческие возможности), опубликовавшем два его материала. Это «Очерки
древнерусской архитектуры: наличник» (№ 2. С. 19–33) – хорошо иллюстрированная
статья, посвящённая трансформации наличника в древнерусском зодчестве XVI
– XVII веков, и «Фрески в Звенигороде»
(№ 3. С. 98) – заметка, подписанная Б.ф.Э. Автор информирует читателей об
открытии фресок XVI – XVII веков в
соборном храме (за иконостасом) Саввино-Сторожевского монастыря. «Фрагменты
фресок XVI века были невелики, но их принадлежность к лучшей эпохе несомненна,
что и придавало открытию огромное значение», – отметил в заключение Эдинг.
Редакция «Софии» анонсировала ещё одну его статью – «Очерки древнерусской
скульптуры», но она не была напечатана, очевидно, в связи с закрытием журнала.
В упомянутом письме Грабаря к Нерадовскому от 29 декабря 1912 года названы три монографии, подготовленные Эдингом. Одна из них, «Ростов Великий. Углич: памятники художеств. старины» (М., [1913]. 198, [2] с.: ил.), увидела свет как выпуск первый (к сожалению, единственный) в серии «Русские города – рассадники искусства: собр. ил. моногр.», задуманной Грабарём. Книга вышла большим для своего времени тиражом – 8 тысяч экземпляров (благодаря этому, она до сих пор встречается у букинистов) – и стала самой значительной опубликованной работой Эдинга. Её открывает предисловие, написанное Грабарём 20 марта 1913 года, в котором он сообщает, что серия монографий, посвящённых древним русским городам, его «заветная мечта», так как небольшие захолустные эти городки, «которые были некогда в силе, славились своим художеством и имеют великое счастье хранить в своих стенах до сих пор драгоценнейшие памятники этого художества … Чем это не музеи? … музеи живого и жизненного искусства. Здесь никто ничего не собирал – всё стоит там же, где стояло в старину и нередко всё сохраняет тот же вид, что и в былые времена» (С. 6).
Грабарь понимал, что произведения
древнерусского зодчества, сохранившиеся в старинных городах, а большинство из
них к тому времени не было описано и потому не попало в «Историю русского
искусства» (М.: И.Н. Кнебель, 1910 – 1915), которая выходила тогда при его
авторском участии и под его редакцией, нуждались в фотофиксации, обмерах,
изучении, регистрации.
Эдинг справился с поставленной
задачей. В книге изложено прошлое обозначенных городов и окрестностей.
Архитектура и вообще художественное наследие Ростова Великого и Углича
представлено на различных этапах их исторического развития. Книга вышла в
издательстве И.Н. Кнебеля; отпечатана на мелованной бумаге высокого качества в
типографии «Товарищества Р. Голике и А. Вильборг» – одной из лучших в
Петербурге. Она имеет переплёт, на котором изображена церковь Сретения и башни
Борисоглебского монастыря – ксилогравюра
А.П. Остроумовой-Лебедевой. Надписи на переплёте выполнены А.И.
Трояновской, а фронтиспис с текстом «Что город – то норов» – работа Е.Е. Лансере. Книга хорошо
иллюстрирована фотографиями автора, а также И.Ф. Борщевского, А.Д.
Иванова, В.А. Лопатина, М.А.
Орлова, Д.Н. Эдинга, запечатлевших описанные в ней города и окрестности в самом
начале XX века. Она образец высокого оформительского и издательского искусства.
Монография 24-летнего автора явилась для своего времени и серьёзным научным
трудом, который не утратил своего значения до настоящего времени.
На выход монографии откликнулся
журнал «Русский библиофил» (1911 – 1916). Рецензент отметил, что «в книге
слишком много легенд и лирических мест», но очень интересно отражены «связи
Ростова с Киевом и ранние сношения с Западом», раскрыто влияние архаичных форм
Пскова и Новгорода на древнее ростовское зодчество. Не осталось без внимания
рецензента и то, что Эдинг впервые выделил в Ростове XVII века «отдельный
самостоятельный тип храмов, который в других местах не встречается». На разборе
архитектуры Углича, пережившего «те же художественные явления, что и Ростов»,
рецензент подробно не останавливается. В заключение он назвал книгу симпатичной
«по своей внешности … Отдельные дефекты её описательной стороны покрываются
обилием прекрасных рисунков и весьма полным перечислением всего наличного
состава ростово-угличской старины».
В середине 1914 года, когда началась первая мировая война, была свёрстана
монография Эдинга о Ярославле и Романове-Борисоглебске и в таком виде
оставалась ещё в 1919 году, но она так и не увидела свет. Не опубликованными
остались и материалы, собранные для подготовки монографий о памятниках Костромы
и Галича, Владимира и Переславля-Залесского, Твери и Кашина, других древних
городов. И тогда Эдинг задумал, вопреки катастрофическому безвременью
революционных лет, издать на основе собранного большого фотографического
материала своеобразный капитальный труд «Художественное достояние России»,
который должен был состоять из нескольких серий. Одну из них он подготовил в
десяти выпусках к середине 1918 года. Свет увидел только первый из них –
издание очень редкое (в Москве его нет в Государственной публичной исторической
библиотеке России, а в Российской государственной библиотеке хранится только
один экземпляр), опубликованное, вероятно, на средства автора. Тираж установить
не удалось, но был он, судя по всему, очень маленький.
Это папка. В ней шесть не
нумерованных листов размером 350 Х 268 мм каждый. На первом – авторское
предисловие. В нём вся боль, которую испытывал исследователь, рассуждая о
судьбе памятников искусства в России, и жажда новых открытий, вселяющих
оптимизм, с которым он приступил к новой масштабной работе. Текст очень
актуален и ныне. Поэтому привожу его в значительной полноте. Эдинг отмечает,
что «лучшим произведениям русского искусства присуща высочайшая художественная
ценность». Но «какова реальная участь старины, окружены ли произведения
искусства той атмосферой внимания и деятельной любви, которые только и могут
создать понимание творчества творчеством? Ведь ясно, что вне художественного
сознания не может быть верного понимания и правильной оценки художественного
произведения. И как не может быть ничем подменено подлинное произведение искусства,
так недопустима никакая замена подлинного художественного ощущения и сознания.
При низком культурном уровне окружающих людей произведения искусства влачат как
бы подавленное существование. Неисчерпаемая ценность их художественного
воздействия как бы пресечена, вслед за этим само бытие их “становится
ненужным”, их сносят и стирают с лица земли как лишний хлам, мешающий новой
жизни. Во всей повседневности новой и недавней России заложено равнодушие и
преступное попустительство по отношению к вечному, и в то же время так легко
разрушаемому, достоянию страны.
Недооценка одной из высших сторон
духовной деятельности – творчества – незамедлила пагубно отразиться на всём
культурном строе России … Едва ли где-нибудь получали такое распространение
антикварские смутные инстинкты, уживающиеся с одичанием художественного чувства
и художественного смысла. Тлетворный налёт стилизации заменяет художественную
школу. А в то же время древности, как отдельные памятники, так и целые города,
в течение столетий не дождавшиеся исследователей, дождались грабителей и
погромщиков. И всё же, с каждым днём новых разрушений и новых открытий,
которыми только и живёт история русского искусства, с каждым днём выясняется
художественное достояние России».
Эдинг отметил в предисловии, что
регистрацию памятников древнерусского искусства он производил десять лет, не
прекращал эту работу в связи с началом
первой мировой войны и в последующие годы. Значительные произведения, изученные
им, нашли место в данном издании, которое он подготовил «вопреки всем
трудностям настоящего времени».
Второй лист содержит примечания к таблицам – несколько строк текста, поясняющего историю и дающего характеристику каждого публикуемого памятника, представленного в виде фотографии на отдельном листе (Эдинг называл его таблицей) из тонкого рыхлого картона. Фотография наклеена на подложку из белой бумаги, размер которой обеспечивает поле шириной 3–6 мм по периметру изображения, а сама подложка – на картон. Всего в папке четыре таких таблицы. На них представлены: икона Смоленской Божией Матери из Кирилло-Белозёрского монастыря, алтарные абсиды ростовского Успенского собора, икона «Архангел Михаил» из Белой палаты Ростова Великого и корпус Иоанновской церкви Кирилло-Белозёрского монастыря. Ещё одна фотография – на обложке: придорожная часовня в деревне Плешковская Маркомга (Архангельская губерния, Онежский уезд).
Вскоре после появления первого
выпуска «Художественного достояния России», рецензию на это издание написал
известный искусствовед, историк древнерусского искусства А.И. Анисимов (1877 –
1938), впоследствии сосланный на Север и расстрелянный в Карелии. Но отзыв
уважаемого специалиста под названием «О Б.Н. фон Эдинге и его издании
“Художественное достояние России”» тогда не был опубликован и пролежал в виде чистовой
рукописи, подписанной автором 7 апреля 1919 года, 87 лет. Он увидел свет в
«Ферапонтовском сборнике» ([Вып.] VII. М., 2006. С. 317–322).
Автор рецензии, очевидно,
знакомый с Эдингом или хорошо информированный о его подвижнической жизни,
проникнутой бесконечной любовью к памятникам родной старины, желанием изучить
их и сохранить для будущих поколений, пишет: «Среди … искателей старой русской
художественной культуры Борис Эдинг, быть может, более многих других оправдал
слова Гёте, назвавшего годы юности годами странствий. Он ещё так молод, “всё
впереди”, а за спиною его уже большой-большой страннический опыт. Отдельные
губернии центральной и северной России он исколесил вдоль и поперёк в поисках
старых церквей, часовен, икон, предметов резьбы и шитья. Фотографируя их, он
собрал богатый материал и теперь делится сокро[вищем] виденного» (С. 320).
Характеризуя условия, в которых
осуществляют свою подвижническую творческую миссию немногие исследователи, а их
ярким представителем является Эдинг, Анисимов (видно, что люди, подобные Борису
Николаевичу, близки ему) пишет: «Убогая русская действительность с её диким
переплетением корней самого глубокого варварства с отрыжками самой высокой
культуры создала оригинальную категорию людей. Эти люди с высшим образованием,
тонко развитые эстетически, оставляют большие города и целыми годами
странствуют по России … Они должны найти где-то силы и деньги, запастись
неисчерпаемым запасом душевной энергии и поднять со дна житейского моря уже
давно потопленную там любовь к России и, подняв, дать этой холодной, почти
умершей жемчужине подлинную, не лживую, не показную жизнь. Только такие
богатства помогают им совершить свой подвиг, ибо путь по России – подвиг». Их
не понимают, подчас встречают с недоверием и не доброжелательностью. «Но у
искателей старой родной культуры есть и своя несравненная награда. Только они
одни знают по-настоящему лицо своей Матери, только они одни постигли её
удивительную и богатую душу во всей глубине … Только эти странники служили и
служат единственным сознательным звеном между народом, забывшим своё прошлое, и
этим прошлым, без знания чувства которого не было бы у нас и веры в наше
будущее» (С. 318–320).
Как точно сказано! Жаль, что
Эдинг не имел возможности прочесть эти строки о себе при жизни, строки, очень
созвучные с тем, что он думал и о чём написал в предисловии к первому выпуску
«Художественного достояния России», завершившему его творческий путь.
Летом 1919 года он организовал
экспедицию в Ростовский уезд. Собирался приступить к изучению знаменитого
Успенского собора XVI века в Ростовском Кремле и «начал уже делать его
обмеры»23, планировал также заняться обработкой ранее добытых материалов. В
поисках неизвестных науке памятников русской старины Эдингу часто приходилось
передвигаться пешком по северному бездорожью в тяжелейших условиях и на большие
расстояния (до 200 км .),
что сильно расстроило его здоровье. В последний год он «часто жаловался на боль
в ногах и общее недомогание. Его расшатанный организм уже не мог справиться» с брюшным тифом, которым Эдинг заболел в
родном городе, и 16 августа 1919 года он скончался. Его отпевали в
Спасо-Яковлевском монастыре и похоронили там же. Могила ныне утрачена.
Когда стало известно о кончине Бориса
Николаевича, Грабарь и его коллеги «были до того подавлены, что долго не могли
придти в себя. Просто не верилось, – вспоминал Игорь Эммануилович, – что нет
уже этого молодого, полного энергии и сил энтузиаста … Тяжёлая утрата для
культурной России. Эта смерть особенно тяжка для тех, кто связан с Эдингом общими
думами, общей работой и общими чаяниями».
Болью отозвалась смерть любимого
учителя и в душе Згуры. 24 августа он записал в дневнике: «Только сейчас узнал,
что умер Эдинг, в Ростове, уже больше недели назад. Это страшно расстроило
меня. И всякий, кто знал его, пожалеет об этой ещё новой смерти … Он
беспредельно любил русское искусство, по-настоящему любил и понимал Россию,
любил свой родной Ростов, где и кончил краткий путь честной трудовой жизни».
Панихида по Эдингу прошла 23 сентября в Покровском соборе (храм Василия
Блаженного) на Красной площади в Москве. Згура присутствовал. Он отметил в
дневнике в этот день, что несколько человек из семинара Эдинга решили
«организовать нечто вроде Общества по изучению русского искусства с тем, чтобы
продолжить работу Бориса Николаевича».
Собрание «эдинговцев» состоялось
в квартире Згуры 7 октября. В этот день он записал в дневнике: «Говорили о
том, что предпринять и как вести работу. Предложил, как очередную, –
регистрацию архитектурных памятников Москвы. Характер наш определится позднее
из работы. Пока ничего оформленного нет. Следующее собрание назначено у меня
через воскресенье». Больше никаких сведений о деятельности «эдинговцев» в
дневнике нет. Но предложенную работу по регистрации памятников зодчества
столицы Згура лично осуществлял в течение ряда следующих лет. В моём собрании
хранится более 50 его рукописных карточек с соответствующей информацией.
Результаты этой масштабной работы, выполненной им, очевидно, в память об
Эдинге, молодой учёный опубликовал. В ней кратко описано около 500 памятников архитектуры Москвы, и
таким образом они были зафиксированы по состоянию на середину 1920-х годов
накануне начала массового уничтожения их в столице.
Последняя запись Згуры об Эдинге
в дневнике сделана им 2 июня 1920 года во время пребывания в Ростове Великом. В
этот день он посетил могилу учителя в Спасо-Яковлевском монастыре, зарисовал её
в привязке к сохранившимся объектам и подробно описал, что, при желании, вполне
поможет восстановить место упокоения Эдинга. Вот эта запись: «Никого не
спрашивая, я почему-то сейчас же нашёл её около южной стены Зачатьевского храма
(сооружён в 1686 году. – Г.З.). Простой могильный холмик, простой
четырёхконечный коричневый крест без надписи с едва лишь намеченными буквами с
именем покойного. Кругом голо, почти ничего нет, и только ещё одна могила
успела вырасти уже по соседству с первой. Удивительно грустно, печально стало
мне у этой свежей ещё могилы Бориса Николаевича в тихом прибрежном монастыре с
поминутным ударом нежного колокольчика, отбивающего часы, и игрою четвертей. В
далёком уединённом Ростове, в котором он и родился, Эдинг нашёл место своего
упокоения вдали от шумной, суетливой столицы, которую он часто менял на свой
родной город, так беспредельно любимый им. Мир праху твоему, пламенно любивший
Россию, русское великое искусство и Ростов многобашенный»!
Г.Д. Злочевский
Комментариев нет:
Отправить комментарий