История русской цивилизации существенно обеднеет, если исключить из нее старообрядчество. Старообрядцы (по другому – староверы, или, как пренебрежительно именовали их представители официальных государственных и церковных структур, «раскольники») не смирились с церковной реформой середины XVII в., порывавшей, по их мнению, с «древлим благочестием» – верой отцов, с наложением «клятв» на традиционные обряды и богослужебные чины Русской Православной Церкви и замену их другими, в подражание новогреческой практике. Движение за древлее благочестие дало России множество ярких личностей, самобытных мыслителей и обладателей неординарных биографий. Исследования историков, филологов, этнографов выявили весомый вклад старообрядцев как в сохранение русской традиционной культуры, так и в становление отечественной промышленности.
Между тем, современные знания о бытовании старообрядчества на Ростовской земле едва ли соответствуют той роли, которую староверы играли в ее прошлом. Систематическое изучение ростовского старообрядчества имеет смысл начать с выявления мест компактного проживания старообрядческих общин в различное время. Настоящая статья сообщает итоги предварительного исследования одного из старообрядческих микрорегионов уезда – вотчины князей Куракиных
.
Понятие «Кураковщина», обозначенное в заглавии статьи, существует в местной историографии с 1886 г., когда А.А. Титов издал одноименную книгу. Действие этого «историко-этнографического очерка» начинается на исходе XVIII в., когда князь Степан Борисович Куракин вступил во владение родовой вотчиной в северо-восточной части Ростовского уезда. По полюбовному разделу с братьями ему достались села Семибраты (ныне Макарово) и Гвоздево, деревни Семеновская (ныне Семеновское), Исады (ныне Семибратово), Ломы, Кладовицы, Никольская (ныне Ново-Никольское). Позже к вотчине были присоединены с. Васильково и д. Стрелы.
 |
Степан Борисович Куракин
Портрет работы неизвестного художника
к. XVIII - нач. XIX вв.
из собрания Третьяковской галереи |
С.Б. Куракин даровал своим крестьянам Устав, который определял механизмы самоуправления вотчины, излагал обязанности ее бурмистра и поверенных от каждого села. А.А. Титов, сообщая о «благоденствии» «кураковцев» по сравнению с окрестными жителями, связывает его с Уставом, по которому вотчина управлялась вплоть до отмены крепостного права. Но разве дело только в Уставе?
Как представляется нам, «благоденствие» Кураковщины – не последствие принятия этого документа, а, скорее, его предпосылка. На эту мысль наводит и другая книга А.А. Титова – «Родные картинки», (1899 г.), в которой прямо отмечается, что большинство кураковских крестьян принадлежало к старообрядчеству, будучи преимущественно безпоповцами федосеевского и поморского согласия. «Да и в настоящее время, – прибавляет автор, – в этой местности еще есть крестьяне, придерживающиеся старой веры». Автор отмечает, что все владельцы Кураковской вотчины, по рассказам крестьян-старообрядцев и запискам современников, были люди «в высшей степени гуманные и в религиозные верования своих подданных не только не вмешивались, но даже и уважали». А.А. Титов (укрывшийся, впрочем, под псевдонимом и, видимо, имевший на то основания), объясняя симпатию Куракиных к староверию, прямо связывает конфессиональный фактор с благосостоянием жителей Кураковщины: «Все старообрядцы жили богато, были трудолюбивы и, конечно, уж гораздо развитее своих православных собратов».
Старообрядцы населяли Кураковщину еще до вступления князя Степана Борисовича в наследство. Московский исследователь
М.Ф. Прохоров, основываясь на вотчинных документах третьей четверти
XVIII в., отмечал большое количество неженатых и незамужних лиц, что существенно снижало доходы Куракиных. По мнению вотчинных властей, одна из причин частых уклонений от вступления в брак заключалась в принадлежности к расколу, «в коем будучи, многие девки совсем здоровые называют себя увеченными». Исторический сборник «Восемнадцатый век» (
1909 г.), изданный на основе архива князей Куракиных, сообщает интересную историю, которую теоретически можно увязать со сведениями, приведенными М.Ф. Прохоровым. 20 февраля
1783 г. бурмистр ростовской вотчины сообщал княгине Александре Ивановне и княжне Аграфене Александровне Куракиным: «По старому обычаю ведется, – писал бурмистр, – изо вдов и девок за просителей в замужество отдавать, и по прошению крестьянина села Гвоздева Ивана Дмитриева, вдовца, для его одиночества выбрали поверенные трех девок; досталось по жеребью того села Гвоздева крестьянина Алексия Иванова дочери его Анне, и отец ея волею не согласился за просителя отдать, и я, ваш раб, оную девку взять велел того села выборному Василью Иванову под караул и приказал того села Гвоздева священника Трифона Прохорова просить вышеписаннаго вдовца на показанной девке обвенчать; и сего февраля 17 дня оную невесту ввели в церковь, которая девка закричала и на пол легла и стала биться, и церковный дьячок Константин Михайлов стал попу говорить, что венчать нельзя, и поп ризы снял и венчать не стали, поехали в Ростов и о том докладывали его высокопреосвященству. И я, нижайший, о том уведав, для справки, сего же февраля 18 дня, поехал в Ростов и ходил к
его преосвященству; изволил мне, нижайшему, преосвященнейший говорить: «зачем так принуждаешь силою отдавать и какую власть имешь?» и в том запретил неволею отнюдь не отдавать и не венчать».
В «Родных картинках» А.А. Титов сообщает, что в конце
XVIII столетия много кураковских крестьян проживало по торговым делам в Петербурге и некоторые из них служили у санкт-петербургского купца
I гильдии
Филиппа Фомича Косцова, богатого и крупного торговца екатерининского времени,
выдающегося деятеля и «вождя» столичных федосеевцев. В царствование Николая
I, когда гонения на староверов возобновились, несколько кураковских крестьян-торговцев было выслано из Петербурга «за явное упорство в принадлежности к федосеевской секте».
Незадолго до описываемых событий репрессиям подвергся один из крестьян Куракиных. В феврале 1826 г в департаменте полиции Российской империи состоялось слушание дело о крестьянине с. Семибраты Иване Сараеве. По засвидетельствованию священника Якова Максимова, в селе «оказалось» 45 безпоповцев обоего пола, из которых семь только недавно «отступили от православной веры». Выяснилось, что крещение и погребение исправляет крестьянин Сараев, 83 лет от роду, уже дважды судимый за крещение детей. Выяснилось, что до сих пор Сараеву удалось избежать наказания за свою деятельность: впервые – за бездоказательностью следствия, второй раз – по амнистии Манифеста 14 августа 1814 г., с предупреждением «остерегаться впредь подобных дел». Иван признал, что крестит всех желающих, как взрослых, так и детей по просьбе родителей. По осмотру в доме Сараева была найдена моленная комната, «подозрительных людей в оном доме не оказалось». Уголовная палата определила Ивана Сараева, который «нарушил общежитийную тишину и порядок», сослать в Сибирь на поселение «как вреднаго и нетерпимаго в обществе человека». Впрочем, по особому мнению управляющего МВД фон Фока, было решено И. Сараева «удалить в монастырь по усмотрению Духовнаго Начальства с употреблением по силам его в монастырские работы; в прочих же статьях приговор Уголов. Палаты оставить в силе». «Прочими статьями» были: выговор бурмистру Тимофею Досугову и вотчинным крестьянам за необъявление «о сем» и допущение «распространяемому Сараевым злу укорениться», а «укорененным» - «надлежащее увещевание». Иван Сараев был сослан под надзор в пошехонский Андрианов монастырь.
В
1851 г. священник с. Гвоздева П.А. Соколов
сообщал члену-корреспонденту Географического Российского общества, протоиерею И.Д. Троицкому: «Раскольники толка безпоповщины здесь как были прежде так и ныне есть, коих ныне числится мужеска пола 5, женска 20 душ». Более тридцати лет спустя, в несравненно более благоприятное для старообрядчества царствование Александра
III, А.А. Титов сообщил о том, что жители Гвоздева и соседнего Семеновского «почти поголовно раскольники… Господствующий раскол здесь – Перекрещеванцы» (т.е. безпоповцы, практиковавшие крещение приходивших к ним от «никониан»).
Политика советского правительства в двадцатом веке привела к вытеснению любых проявлений религиозности за периферию повседневной жизни общества. Однако традиции «древлего благочестия» продолжали потаенно сохраняться в отдельных общинах. Об этом свидетельствуют и воспоминания старожилов указанных деревень, записанные руководителем этнографической экспедиции Ростовского музея А.В. Киселевым.
В 1975 г. археографическая экспедиция МГУ в с. Сепыч (Пермская обл. Верещагинский р-н) получила от И.И. Плотниковой, староверки поморского согласия, Минею. Дарственная запись удостоверяла в том, что эта книга – вклад XVII в. Ф.В. Сицкой в ц. Воскресения с. Гвоздево. Таким образом, за тысячу километров от родины староверы сохранили старопечатную книгу. (Любопытно, что в этой местности существовала деревня Семибратово, от которой ныне осталось только урочище).
Интересные находки случались и на территории Кураковщины. По словам одного из местных «любителей старины», еще в конце девяностых годов в деревнях в изобилии встречалось медное литье. Примерно в это же время в Ростовский музей от жителя п. Семибратово поступил рукописный старообрядческий сборник – Цветник XVIII в. Владельческие записи свидетельствуют, что рукопись в 1832 г. принадлежала крестьянину д. Полежаево Кузьме Митричу Лобову, а в 1867 г. крестьянину д. Исады Ивану Ивановичу Голявину.
Кураковщина и другие «старообрядческие провинции» Ростовского уезда нуждаются в дальнейшем изучении. Привлечение официальной статистики (исповедные росписи, клировые рапорты и т.д.) позволит получить хотя бы самое приблизительное представление о территории расселения и численности старообрядческих общин; в перспективе возможно и
конфессиональное картографирование Ростовского уезда. Выявляя в различных источниках династии старообрядцев, прослеживая их судьбы, можно прийти к объективной оценке роли старообрядчества в истории края.
Олег Непоспехов.
Автор приносит благодарность угличскому исследователю И.В. Сагнаку.
