Из воспоминаний Лидии Петровны Толпыгиной: Родительский дом

"Ростовский краевед" начинает публикацию воспоминаний Л.П. Толпыгиной (1923 - 2013) - сотрудницы Ростовского музея в 1947 - 1963 гг. Этот пост - фрагмент расшифрованной аудиозаписи, сделанной 5 августа 2011 г. Работа над расшифровкой продолжается, и, рано или поздно, мы надеемся подготовить текст воспоминаний к полноценной научной публикации.

Вот этот дом принадлежал моему деду. Дед торговал. На этом месте стоял такой же двухэтажный дом, было у папы три сестры на выданье. А ведь как раньше – уже думали, девиц надо замуж выдавать. И вот наверху такая же комната, там жили парни, ну, братья папины. Они освободили эту комнату и пустили офицеров.

В конце Фрунзе была артиллерийская бригада. Значит, часть была около Спасо-Яковлевского монастыря, потом перевели к центру города, где пожарная команда, вот на этом месте была. Они там и парады устраивали, и всё, и всё. А часть основная была вот в конце Предтеченской – Фрунзе. И дедушка и пустил двух офицеров. А какие-то приревновали, что ли, взяли – а тут парадное было вот у них крылечко, парадное. Взяли да подожгли. Всё сгорело начисто!

Ну, дед, конечно, что? Дед откупал землю, строил доходные дома небольшие – и вот здесь было - по Фрунзе - два дома. На пересечении Ленинской и Московской была Рождественская улица. Там на углу, где сейчас общежитие техникума – да папа и общежитие-то строил – значит, там была церковь, Рождества Богородицы на Горушке. И вот вся эта левая половина к озеру – дед откупил.

Мне говорила Елена Ильинична Крестьянинова: «А Ваш дед-то был богатый!». А я говорю: «Да, богатый он был». Только он в этот класс капитализма попал поздненько. Конечно, он бы со своим умом, со своей прозорливостью… Потому что там, на Рождественской, вместо трехоконных домиков – были очень красивые домики с резными наличниками. Их сдавал он семьям – там уже водопровод подвели, эти вот там большой дом Кайдаловых. И там дед-то тоже хотел построить большой пятиэтажный дом, в найм - сдавать квартиры, которые тоже ему приносили доход.

А так он торговал. Вот во дворе больших два амбара, где он хранил товар. Провели железную дорогу с Рыбинска, оттуда можно было брать всё, всю бакалею в долг, между прочим, по железной дороге, а тут дед нанимал - то в магазин, а то в этот склад. Ну, в общем, дед-то, конечно, был умный, умел организовать дело. Вот после пожара он построил такой же дом. А потом Февральская революция, а потом Гражданская война, а потом революция, «кто был ничем – тот станет всем». Ну, Ленин разрешил НЭП – Сталин прикрыл.

Дед был нэпман, очень расстраивался, что он нэпман. Лишили его права голоса! А я вот сейчас не хожу голосовать. Не хожу принципиально, потому что ко мне никто не придет и не скажет. А вот мы - как мы раньше, дураки, бегали – вот такие будут кандидаты, вот они то-то то-то , вот они… А приглашения посылают. Так вот другой раз про деда вспомнишь, думаешь – да тьфу на это право голоса, что его лишили. Принцип! Он был член городского присяжного суда, дед-то. Это уже что-то значит. Он не купец был. Он мог бы быть. Но у него много детей, надо было вкладывать другие деньги, а даже третья гильдия сколько стоила денег.

Остались мы в этом доме, папа по окончании гимназии уехал в Петроград, поступил в Политех, а через полтора года сюда пришло извещение, что он должен пойти  в армию служить, защищать Советскую власть. Он поехал в Иваново, поскольку он уже  имел какие-то знания за эти полтора года в институте Политехническом, его взяли в артиллерийскую бригаду. А бригаду организовывал Говоров, будущий маршал артиллерии. У Говорова возничим работал его младший брат. Тут историй много.

Их послали в Сибирь. Они не застали расстрела царской семьи где-то дней пять. Приехали – уже всё. Папа ходил, смотрел и подвал, и этот сад, и дрова, недоколотые Николаем Вторым. Еще была охрана, и ему сказали, рассказали охранники, что, мол, он просил – ребята, оставьте меня и мою семью, мы уедем, я ни на что не претендую. А в это время с Востока Колчак шел, чтобы их освободить. Ну, в общем, их… Я не верю, например, вот во что – что Ленин подписал расстрел. Я не верю. Это, наверно, не там. Всякие те, кто дорвался до власти - и решали.

Потом эту часть послали на юг. Эту бригаду, называлась она уже потом 51 Перекопская дивизия. Краснознаменная. Они вот шли, на лошадях тащили пушки, а в это время в Севастополе и в других портах уже грузились белые, и получилось так, как у Шолохова. Брат против брата. Ну, в общем, короче говоря, потом эту воинскую часть распределили в Одессе, а там мама курсантка была, а там они познакомились, а там они поженились.

А семья-то была в основе-то немецкая. Дедушка мой Кондрат Иваныч Гушер, это Бавария. Это Екатерина Вторая когда разделила часть земли между садоводами, чтобы развести сады, виноградники, и шампанское лилось рекой – и наделило их землей. Но дедушка жил – получил там какой-то богатый бюргер, сейчас забыла фамилию, дедушка работал у него садоводом. Неплохо дедушка жил, покупал землю для детей, строил хаты. Потом все рухнуло. Папа ходил в Одессе на Привоз, покупал дрова. А ему дали на Пироговской улице, это рядом с Московским вокзалом в Одессе, там немножечко отступя, если пройти направо – госпиталь имени Пирогова и сейчас он существует, там музей, кстати, есть, ну и вот - шесть комнат ему дали. А они жили в кухне, дедушка жил в 60 километрах от Одессы, запряжет лошадок и вот привезет им всякой еды. Маме вроде было стыдно, потому что они говорили (они уже обукраинились за этот период со времен Екатерины Второй), родня там говорила маме: «Куда ты выходишь замуж за кацапа»? Ну, в общем, она так возгордилась - и взяли, ушел папа в отставку, и они приехали в Ростов. Папа немножко с дедом поторговал, потом ходил на биржу, искал себе работу, иногда на один день. Одна железная дорога ему осталась должна уйму денег. Не платили денег, не было, они чистили там…

Ну, в общем, потом, когда деда стали из этого дома выгонять, приходил один выдвиженец с фабрики «Рольма», в красных галифе. Я была маленькая – носом доставала до края стола. Он приходил, красное галифе, тут вот все обшито кожей – кожаная куртка, кожаная кепка. А тут висел наган – какой, не помню, не знаю, в деревянной кобуре. Он его расстегивал и на стол в кухне, там вот общая кухня была у бабушки. Бабушка бежала. Да, когда деда, у деда все отобрали – магазин и прочее – он при доме – вот Елена-то Ильинична нашла, в какой газете – что «мещанин Толпыгин Алексей Михайлович просит при собственном доме открыть бакалейную лавочку без распития спиртных напитков». Вот она мне это на память прочитала. И там была-то вот бакалея – между окнами, значит, первыми от ворот, была дверь и еще лестница. Ну и, в общем, бабушка туда тю-тю-тю-тю, стопочки, этот, как называли, мерзавчик – как их там –  маленькие-то эти графинчики, закуски. Он напьется, наестся, а потом говорит: «Ну, когда освободите?».

Сначала велел весь верх освободить. Потом дедушку выгнал. Они жили около Спасо-Яковлевского монастыря, дом этот до сих пор цел стоит. Как раз напротив правой части, если смотреть на озеро, дом стоит у Спасо-Яковлевского монастыря, напротив правой части монастыря, через дорогу. Потом, правда, папа его отхлопотал. Вот здесь у него было два маленьких дома в три окна. Большие, вообще-то, домики были. Там бы жили НКВД-шники. Потом, когда стали освобождать барские дома, квартиры – они переехали. Потом папа отхлопотал ему дом, и дедушка сюда переехал. А сыновья-то разбежались: кто в Москву, кто в Ленинград. Дядя Коля - самый старший в Рыбинск. А мы остаемся тут. Папа – защитник Советской власти. Поэтому нас не выгнали. Вот мы так тут и живем. Меня сюда привезли в полтора года, тут я и выросла.